Красота спасет мир? Кто это сказал? Достоевский, Тургенев? Спешу их огорчить. Где сейчас мир со своей красотой? Где? Под толщей асфальта, грунта и бетона, во тьме, скупо разбавленной светом нескольких свечей в бедных каморках и старых изношенных палатках. Кем бы мы предстали в глазах людей, живущих до войны и изнеженных роскошью отдельных квартир, технологий, свежей пищи? Сборищем бомжей, готовых пожрать все, от чего они не склеят ласты. Толпой грязных, вонючих изгоев, которым не привыкать убивать за рожок патронов и некогда задумываться есть ли у их жертвы семья, дети. Мрачные, навечно утонувшие в сумерках станции стали нашим домом. Туннели, наполненные злой, враждебной силой стали нашим единственным жизненным путем. Патроны, маленькие кусочки смерти – наша единственная валюта. В одном люди не изменились. Они продолжат торговать смертью даже в аду, находясь перед престолом Сатаны. Красота не спасет мир, но потеряет красоту все спасенное от глупости человеческой. Добро пожаловать в Киев! Если вы - гость столицы – бросьте эти ваши походы на Крещатик или Андреевский спуск, забудьте про изысканные блюда дорогих ресторанов. Поезжайте подальше от центра, на улицу Героев Севастополя, например. Найдите дворик, окруженный старыми потертыми хрущевками. Пройдите мимо детской площадки, где возводятся песочные замки, копаются ямки детскими совочками и просто руками, где, визжа от восторга, на каруселях кружится само детство, мимо песочного футбольного поля с проволочной оградой, где с криками «Пас! Ну! Пасуй мне! Го-о-ол!» гоняет мяч юность. Пройдите мимо лавочек, где с утра до вечера восседают мудрость и всезнание. Там, между двумя пятиэтажками, сверните с асфальтовой дорожки, ступите на земляной покров двора и задерите голову. Небо станет зеленим. Это каштаны, раскидистые, высокие укрывающие вас от палящего летом солнца. Вы когда-нибудь собирали каштаны? Покрытые ярко-зеленой толстой кожурой с острыми шипами, внутри – твердые коричневые орехи, которые так приятно перебирать в руках. Каштаны, символ Киева… Единственный недостаток этого места – оно находится далеко от метро… * * * - Слышь, Катя! - Ну? - Катя, а пошли сегодня в театр! Недоуменный взгляд старшеклассницы - Витя? Ты чего это? Может ты хотел сказать в клуб, но я не… - Да ну, что мы в этих клубах не видели. Пойдем, а? Это было тогда, в последний благословенный день. В день, когда люди еще наслаждались последним летним вечером, дышали полной грудью, смеялись. Человечеству еще предстояло править на поверхности Земли несколько часов. Мужчины, женщины, дети еще не сгорали подобно оплавившимся свечкам, не пытались прятаться в ближайших зданиях, потому что были не в состоянии добраться до ближайшей станции метро, уже наполненной ужасом, пронзительным криком и слезами выживших. Все еще было по-другому. Станция метро «Театральная». Только поднимись на поверхность, и перед тобой возникнет дом муз и аплодисментов. Как раз в тот день я был там, в Театре Русской драмы имени Леси Украинки. Почему то именно туда перенесли показ оперы «Евгений Онегин», и я, пятнадцатилетний подросток, наконец-то осмелился пригласить свою одноклассницу на это почти экзотическое для нашего поколения зрелище. - Ну что? Пойдем, а? Катя была так удивлена моим предложением, что не смогла отказать. И вот, перед удивленными, пораженными нами на сцене в плаще и высоком цилиндре стоит молодой человек. Его голос проникает в душу, минуя все заграждения и блок посты сознания. Он прощается с юностью, любовью, он прощается с жизнью.
Паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она, Все благо; бдения и сна приходит час определенный! Благословен и день забот, благословен и тьмы приход! Блеснет заутра луч денницы и заиграет яркий день, а я, быть может, я гробницы сойду в таинственную сень! И память юного поэта поглотит медленная Лета. Забудет мир меня; но ты!
- Замечательно, - прошептала мне на ухо Катя. Да, это было замечательно. Все было прекрасно в тот день… Последние мгновения мира, наполненного надеждами, страхами, счастьем миллиардов человеческих душ. Сейчас они вспоминаются чаще всего. А потом, пройдя через Крещатик, Мариинский парк, спустившись, наконец, в метро, мы долго целовались на центральной платформе станции «Арсенальная». Целовались впервые в жизни. Целовались, чтобы… остаться здесь навсегда, чтобы выжить. «Любви все возрасты покорны» - пело мое сердце. Даже первые мгновения атомной тревоги не заставили меня очнуться. А потом, когда стало ясно, что случилось, Катя долго стояла, окаменев от ужаса. Взгляд ее, как будто просил меня: «Пожалуйста, скажи мне, что все это глупый розыгрыш!». Мы еще ждали, что сейчас выскочит на перрон какой-нибудь бойкий молодой человек и объявит, что нас снимала скрытая камера. Почему мы этого ждали? Самая невероятная, самая глупая надежда лучше, чем отсутствие всякой веры. Я все еще ждал, что скоро мы выйдем наверх и расскажу маме, в какую забавную и пугающую историю мы попали. Мама… Она осталась дома. Провожая меня в театр, она с шутливой строгостью посмотрела на меня и потребовала, чтобы завтра же я привел Катю знакомиться, а она приготовит мои любимые блинчики с мясом… Мама… Я вытащил мобильный телефон и набрал номер своего дома. Мой мобильный оператор подарил мне несколько последних минут разговора с близким человеком. - Алло! Мама! - Витенька! Где ты? Что происходит? - Мамочка, скорее беги из дома! Еще работало телевидение, и через телефон я услышал, как ведущая экстренного выхода новостей, не сдерживая слез, сообщила о приближении ядерных ракет, которые должны полностью уничтожить город. - Все кончено! – всхлипывая, твердила ведущая. У нее уже не осталось надежды на спасения, счет времени пошел на секунды, - я не хочу!!! Не хочу умирать так!! Зачем?!! - Витя, где ты? – дрожащий голос матери заглушил плач телеведущей, - Витенька!! - Мы в метро, - в горле у меня застрял ком. Я уже понимал, что слышу мать в последний раз, - мама, мы в метро. Мамочка, уходи скорее, спасайся! - Слава Богу! – вырвалось у мамы, - у вас все будет хорошо. Слышишь, все буд… Связь оборвалась, и в тот же миг платформу со страшной силой тряхнуло. А потом на платформу хлынули люди, те, кто услышал тревогу на поверхности. Гул, гром, крики людей, собравшихся на «Арсенальной», слились в единую какофонию нового сумасшедшего мира. Все они, нет, все мы совсем не походили на еще недавно довольных жизнью обывателей. Изменилась не только наша жизнь. Весь мир канул в пропасть, и неясно, повезло ли нам остаться в живых, или же на нашу долю выпало страшное испытание, а погибшие уже нашли свой покой и теперь наслаждаются им. Я обернулся туда, где еще минуту назад стояла Катя, и понял, что она пропала. Я в ужасе стал оглядываться в поисках девушки. Потеряв маму, потеряв всех близких мне людей, я мог лишиться еще и ее. Я стал проталкиваться сквозь объятую паникой толпу, выкрикивая имя Кати. Станция «Арсенальная» довольно тесная. Я никогда не понимал, почему огромная ее площадь, которая могла бы служить просторным перроном для пассажиров, просто занята каменной преградой, и лишь не слишком широкий проход соединяет разные стороны станции. Наконец, мне удалось найти Катю. Она, бледная сидела на полу у стены, прижимая неработающий мобильный телефон к уху. Катя плакала, шептала что-то в трубку, и, когда я склонился над ней, даже не обратила на меня внимания. - Сними трубку, сними трубку, сними трубку, - это все, что я услышал от девушки. Я тряхнул ее за плечо. Катя вздрогнула и посмотрела на меня. Я обнял свою любимую и почувствовал, как она дрожит. - Как же так, Витя? Что же это? – Катерину затрясло еще сильнее, а я только все крепче сжимал ее в объятиях. Мы, пятнадцатилетние подростки повзрослели за эти несколько минут. Все происходящее на наших глазах наваливалось на наши плечи годами жизни. Ужас, хаос, слезы, сумасшедший смех. Совсем рядом с нами разразился плачем младенец на руках у молодой женщины. Мать как могла, пыталась успокоить ребенка, прижимала его к себе, что-то тихо говорила, но ее слова утопали во всеобщем шуме. Наконец она, сама не выдержав напряжения, разрыдалась и сползла по стене на холодный гранитный пол. Ребенок заплакал еще громче, когда руки матери расслабились и уронили его на колени. Я медленно подошел к женщине. Младенец протягивал к матери маленькие ручки и заливался в плаче, а она уже не отвечала на его зов. - Катя, - я бросил быстрый нерешительный взгляд на девушку, - Катя, она, кажется… - Люди! – перед тем, как закричать, Катерина склонилась над незнакомой женщиной и подхватила на руки ребенка. Девочку, как мы узнали потом, - Есть здесь врач?! - Умерла. Сердце не выдержало потрясения, - молодой парень назвавшийся Сергеем, студент медицинского факультета, теперь уже бывший, посмотрел на нас с Катей, которая все еще держала младенца на руках, - ребенок ее? – он кивнул на мертвую женщину. К этому времени паника у людей немного ослабла и они стали решать, что делать дальше. - Да, - кивнула Катя, - теперь будет наш. - А как вы собираетесь кормить его? – серьезно спросил парень и, не дожидаясь ответа, ушел. Катерина с отчаянием взглянула мне в глаза, но чем я мог сейчас ей помочь? Помочь смог все тот же Сергей, приведший с собой Клаву, тридцатилетнюю женщину, которая оказалась в метро с мужем и маленьким сыном на грудном кормлении. - … звичайно, а як же я дитинку залишу. Біднесенька! – Клава взяла девочку на руки, рядом с ней оказался и муж с сыном. Он улыбался. - Ми так з тобою мріяли про дочку. Ось яка біда повинна була статися для цього, - оказывается Клава после первых родов стала бесплодной и появление в ее жизни этой девочки помогало ей сейчас выдержать удар судьбы. Кто знает, кого из близких она потеряла. - Олена, - Клава уже дала девочке имя и теперь осыпала новообретенную дочь поцелуями, - я вигодую тебе, дівчинко… Начались первые дни новой эры Земли.
* * * Глава 1. Неудавшийся визит. - Старик, Старик! Витек! Виктор открыл глаза. Над ним, заслоняя массивным туловищем тусклое освещение единственной в палатке лампочки, навис Коля Вепрь. Колян, уже много лет выходящий «на раздобытки» сталкер и лучший друг Виктора Старика. Так Витю называла сначала молодежь, обучавшаяся у него и Вепря премудростям выживания в суровом подземном и особенно наземном существовании. Потом это прозвище, как водится, закрепилось за ним. Надо сказать, что в процессе обучения, Виктор и Николай четко разделили свои обязанности. Если Вепрь, матерый добытчик всего полезного в мертвом городе, водил молодняк наверх, не заводя, однако учеников слишком далеко, то Старик, побывавший на поверхности всего несколько раз, был знатоком всех выходов и переходов подземки, даже тех, о которых многим жителям метро по рангу знать было не положено. - Витя, - лицо Коли выражало обеспокоенность и нетерпение. - Чего? – Старик приподнялся на локтях и потер ладонью лоб, - ох и торкнуло! Вепрь давно привык, что его друг никогда не задаст вопроса из серии «Где я?» или «Что случилось» после потери сознания. Такой вопрос возник бы у какого-нибудь «среднестастичского ндивидума», как любил выражаться сам Вепрь, но не у Вити Старика. Что бы ни случилось – этот человек всегда останется невозмутимым. Даже когда он на Арсенальной встретил одноклассника, с которым не виделся со дня катастрофы, впечатление было таким, как будто они расстались вчера и надо было окончить прервавшийся день назад разговор. - Что, киношника провтыкал? – ухмыльнулся Коля, - как сеанс? - Ух! Такую картину наблюдал, - Виктор встал на ноги и потряс головой, - и что главное – прямо в нашем туннеле завелся. Огнеметом там, что ли пройтись? - Ага, сперва наслушайся матюков от Павленко, - хохотнул Вепрь, - а потом уже рассчитывай. - Вот всегда ты так, Коля. Думаешь, что спасаешь другу жизнь, а сам вытягиваешь его из мира грез в суровую реальность Киношник – небольшой паучок. Относительно небольшой, конечно. В сравнении с тем, что водится на поверхности, этот размером с ладонь обитатель туннелей, покажется безобидной букашкой. Укус его не смертелен, но вызывает у пораженного паучьим ядом необычайно мощные галлюцинации. Много ходило слухов об этих видениях. Кто говорил, что явственно видел грядущие события, которые впоследствии, действительно происходили, кто утверждал, что видел свое прошлое, кто становился свидетелем событий совсем не связанных с реальностью. - Все-таки, надо поговорить с Начальником по поводу киношников, - продолжал Виктор, - будет Павленко орать или нет - мне до лампады. Если захочет остаться на посту наместника Новой Киевской Руси на станции Шулявской – придется активнее шевелиться. Киношники рядом с населенной станцией – это ни капли не смешно. Не хватало еще, чтобы блокпост в один прекрасный день встретил мутантов с Берестейской в радужных глюках. Старик вышел из палатки, куда его, бесчувственного, принесли сталкеры во главе с Вепрем, и направился к кабинету Павленко Михаила Сергеевича. Михаил Сергеевич был, своего рода, живым доказательством, что даже ядерная война не способна уничтожить политику и младшую дочь ее бюрократию. Кто-то, может быть, скажет, что бюрократия возникла в результате победы порядка над хаосом, и, конечно же, сморозит глупость. Быть ближе к вершине и ни за что не отвечать – вот истинная причина ее появления, а также и девиз бюрократии. И никакие ядерные удары, никакие эпидемии чумы или холеры не изменят текущего положения вещей. Схоронятся, поправятся и снова туда, к столу, к бумагам! Нет, Павленко не был просто шишкой на посту или самодуром, в прямом смысле этого слова. Он очень неплохо разбирался в делах, касающихся межстанционных отношений, общественного мнения, был талантливым оратором, в общем, должность он занимал отнюдь не за красивые глаза. Но чтобы вытрясти из него хоть сколько-нибудь ответственное решение, как, например, расширение свиноводческих угодий за счет некоторых неиспользованных территорий, нужно не только получить дюжину различных разрешений свыше, но и помолится десятку другому древних богов. - Что, Михаил Сергеевич у себя, - Виктор протянул руку дежурному Васильеву, которую тот, привстав, пожал. - У себя, с утра у себя, - закивал дежурный и снова сел за свой письменный стол, - правда, я сегодня перед обедом отлучался ненадолго, но не думаю, что Михаил Сергеевич куда то выходил. Саша Васильев удивлял Старика тем, что, проживая в семье, где мать разговаривала и думала на украинском языке, он сам разговаривал на русском языке, языке своего покойного отца. Впрочем, если принять во внимание, сколько времени маленький Сашка проводил с Олегом, то удивляться особо будет нечему. Вот Лена – совсем другой случай. Хорошо, что у Клавы с самого начала хватило молока на обоих малышей, да и не могло не хватить. Знал бы кто-то, как полюбила эта женщина девочку! У Лены да и у Саши, можно сказать, было две матери: Клава и Катерина, вместе с которой Старик оказался в метро в тот проклятый день. Катенька-Катюша, девченка с добрым серцем. Что скрывать, будучи еще пятнадцятилетним, не помышляющим о материнстве подростком, она взвалила на свои хрупкие плечики слишком многое. Потеряв в катастрофе родителей, брата, племянницу, она всю свою любовь отдала этим двум славным детишкам. Катенька-Катюша… - Хорошо, - Старик невольно улыбнулся своим воспоминаниям, по своему обыкновению, постучал в дверь начальника и, не дожидаясь ответа, вошел. Несколько секунд спустя, он со страшной руганью вылетел из кабинета и с рычанием схватил Васильева за грудки. - Куда ты отлучался?! Куда ты отлучался?!! – Виктор потащил несопротивляющегося дежурного к двери кабинета и втолкнул его внутрь. Сегодня рабочий день у начальника станции «Шулявская» явно не задался. Удивленный взгляд, раскрытый рот и дыра во лбу Павленко были вескими этому доказательствами. - Я еще раз тебя спрашиваю, куда ты отлучался, - каждое слово Виктор тщательно процеживал сквозь зубы, - Саша, какого хрена молчишь?!! - М… м-мне записку на столе оставили, - голос Васильева дребезжал, как тарелка на барабанной установке, да и сам он весь затрясся мелкой дрожью, испуганно взирая на труп шефа, - там… там было сказано, что мама просила меня срочно прийти. - Кто принес записку? Черт, о чем это я? Откуда тебе знать? Виктор от злости даже сплюнул, - Ладно, что от тебя хотела Клава? - Мама? Да ничего не хотела, я когда к ней зашел – она удивилась очень - Удивилась, говоришь, - Старик медленно осматривал место убийства. Внезапно он резко развернулся и посмотрел на Васильева, стоящего до этого у него за спиной, - Саша, ты хоть понимаешь, чем тебе это грозит? А? Ты отлучился с дежурства – раз, отлучился по личным делам – два, во время твоего отсутствия убили наместника станции – это, мля, три! Ты что, мечтаешь о романтическом путешествии на Берестейку? Не сомневайся, как только обо всем станет известно – мигом организуют! Саша, ты же мне как сын был все эти годы, что ты натворил?.. Надо было именно тебе сегодня заступить на дежурство. На Васильева было жалко смотреть. Виктор знал, что у этого парня, исполнительного, дисциплинированного человека, могла быть только одна причина уйти с поста – мать. Был случай, когда Саша заступил в наряд с температурой под сорок и стоял, пока не потерял сознание. Вот и сейчас, Старик не сомневался, что такое подавленное состояние его воспитанника вызвано не опасением за свою судьбу, но за судьбу матери. Что она станет делать без своего «захисту та гордості», как любила называть своего сына Клава. - В общем, так, - Виктор немного успокоился и еще раз окинул взглядом кабинет, - зови людей, бей тревогу, расскажи все, кроме своего ухода с поста. Ты все время был здесь, понял? Я постараюсь доказать, что убийца не входил в кабинет Павленко через дверь. - Дядя Витя, а как бы он попал в кабинет, - Саша изумленно заморгал и уставился на Старика. - Да, есть одна мыслишка… Блин, Васильев! Ты все еще здесь?! А ну, быстро подорвался и побежал! Событие это было столь значительным, что на станцию Шулявская прибыл сам начальник безопасности НКР Кирилл Александрович Смолин, человек, способный в зависимости от своих целей и обстоятельств внушить любому как страх, так и благоговение. Его проницательные глаза долго изучали замершего по стойке смирно Александра. Нередко Кирилл Александрович принимал решение, еще не начиная допроса подозреваемого, однако сейчас, это решение ему не давалось. С одной стороны, характеристика Васильева, которую Смолин тщательно изучил за время поездки с Крещатика, заставляла сильно сомневаться в его виновности, с другой – не тоннельная же баньши прикончила Павленко, пройдя сквозь стены, да и пистолеты привидения не носят. «Так шутки в сторону, - подумал Смолин, - призраки призраками, а разбираться с этим делом надо всерьез. Там, наверху от него требуют быстрых положительных результатов. Убийство начальника станции – это, пардон, обгадиться, какое серьезное происшествие. Убийца должен быть найден и наказан, а вместе с ним и виновные в халатности служащие. Недовольные властями есть всегда, и если узнают, что можно вот так невозбранно высаживать наместникам мозги… Полетят шапки, пагоны и головы. Кирилл Александрович в свои сорок два года уже занимал высший пост, о каком может мечтать человек его профессии. На всех станциях союза НКР, от Крещатика до Шулявской, его знали, уважали и побаивались. Не смотря на свою грозную репутацию, Смолин был последним человеком, которого можно было бы назвать взяточником или прожженным бюрократом. Четко понимая необходимость порядка на станциях, Кирилл Александрович, тем не менее, позволял своим подчиненным в чрезвычайных ситуациях действовать на свое усмотрение. Как когда то читал Смолин, это была показательная черта многих талантливых полководцев, например, глубоко чтимого им маршала Жукова. Сам же начальник СБ получал приказы только и непосредственно от Ярослава, так в честь великого киевского князя древности назывался пост руководителя НКР. «Сперва закон, а после благодать», - начертано под флагом союза станций. Кирилл Александрович был согласен только с первой частью этого девиза. Он не знал, какая благодать ждет человечество, да и благодать ли это будет. Прожив двадцать два благословенных года на поверхности, успев жениться, увидеть маленькую дочь и в одно мгновение потерять все, Смолин уже не верил ни в какое светлое будущее. Сумеречное настоящее – вот все, чем могут обладать люди. Кого это устраивает, тот должен придерживаться общего порядка, кого нет – пусть вылезет на поверхность, бросится в Днепр с одного их уцелевших мостов и не смеет тянуть их общество в кромешную ночь. - Значит, ваше имя - Васильев Александр Олегович, - мягко произнес Смолин, что-то записывая в свой блокнот, - Красивое имя. Были в прошлом великие Александры: Македонский, Невский, Пушкин… Скажите, за время вашего дежурства вы обращали внимание на что-нибудь необычное, или может на станции появлялся кто-то, кого вы раньше не видели? - Никак нет, Кирилл Александрович, - помня наказ Старика, и понимая, к чему ведет Смолин, - Я не отлучался с поста, и если бы на Шулявской появился бы новый человек, я не смог бы его увидеть. - Естественно, естественно, - кивнул начальник службы безопасности, - да что вы стоите, как обвиняемый на суде, присаживайтесь. Ну вот, теперь совсем другое дело. Давайте поговорим откровенно, как следователь и свидетель, - Смолин широко ухмыльнулся, ибо шутка показалась ему удачной, - вы все время находились на посту и никто, слышите, никто не проходил в кабинет Михаила Сергеевича, верно? Васильев кивнул. - Тогда скажите, как так получилось, что вас видели на станции во время вашего дежурства? Неужели вы думаете, что я не опросил всех потенциальных свидетелей! – при каждом слове, взгляд и выражение лица Смолина становились все жестче и жестче, хотя голос оставался таким же мягким и тихим. Кирилл Александрович с удовлетворением посмотрел на быстро бледнеющее лицо Александра. «Какой удачный заброс удочки, - мысленно похвалил сам себя Смолин, - первый же, простейший трюк не просто сработал, а еще обещает дать ниточку, за которую не стыдно будет ухватиться». - Это вы обнаружили убитого? - Да… т-тоесть, нет, - быстро поправился Саша, видя, как снова наливается красным лицо Смолина. - Правильный ответ, молодой человек, - Смолин немного смягчился, - насколько я знаю, Павленко запрещал заходить к нему без чрезвычайной необходимости или без вызова. Позвольте, угадаю, без доклада к Михаилу Сергеевичу имели право заходить три человека: ваш покорный слуга, его заместитель, Каргаев Владлен Игоревич и следопыт, поправьте меня, если ошибусь, Виктор Осока, известный также как Старик. Свою кандидатуру я, естественно во внимание не принимаю, Владлен Игоревич в данный момент находится на Театральной, по поручению покойного. Остается… - Но откуда вы все это… - Да бросьте вы, - засмеялся Смолин, - я же не за почетные седины, которых у меня, кстати, почти нет, занимаю этот пост. Кому нужен моргающий глазками начальник СБ? Продолжим. Я хочу знать две вещи: за каким чертом вы, боец, уже служащий на станции примером исполнительности и дисциплины, ушли со своего поста – это первое. И второе: почему Виктор Осока не стоит сейчас рядом с вами и не отвечает на мои вопросы, как главный свидетель?
Связь оборвалась, и в тот же миг платформу со страшной силой тряхнуло. А потом на платформу
Тут победи повтор.
Quote (Fuin)
Я обернулся туда, где еще минуту назад стояла Катя, и понял, что она пропала. Я в ужасе стал оглядываться в поисках девушки. Потеряв маму, потеряв всех близких мне людей, я мог лишиться еще и ее. Я стал проталкиваться сквозь объятую паникой толпу, выкрикивая имя Кати. Станция «Арсенальная» довольно тесная. Я никогда не понимал
А тут многовато "Я". Fuin, мне нравится, очень хорошо. Есть ещё кое-где повторы и маленькие шероховатости. Но на них смотреть вообще не хочется, настолько текст увлекает. Пролог - это вообще нечто, так всё хорошо сделал! "Мои слова, что гвозди для царского гроба"
Язык очень хороший. Замечания, разве что, по высосанным из пальца идеям глобальных завязок. Это, конечно, с самого начала, смущает. Вроде, такая напряженная/трагическая атмосфера, но и умиляет наивность автора в отношении прочности метро/мощности зарядов/ стратегического значения Киева... И т.д. и т.п. может, часть нюансов и разъяснится в дальнейшем, но пока, предыстория натянута. Но, все равно недурственно. Тот, кто удивит богов!
стратегического значения Киева... И т.д. и т.п. может, часть нюансов и разъяснится в дальнейшем, но пока, предыстория натянута. 
